Кирюшин Анатолий Владимирович родился в 1939 году в г. Полоцке. По образованию историк, закончил Белорусский государственный университет. Печатался в периодических изданиях, в коллективных сборниках: «Вытокі», «Па быстрыні» и в альманахе «Наддзвінне».
На краі
Апавяданне
Яна пачала прачынацца ад нейкага незнаёмага грукату: усё пад ёй гойдалася, скрыпела, і нейкая рука, здавалася, варушыла яе. Ледзь расплюшчыўшы вочы, яна зразумела, што едзе ў цягніку. Як гэта здарылася? Чаму? Гэта нейкае непаразуменне. Насупраць яе сядзеў чалавек, але яна не бачыла яго твару сваімі заплыўшымі вачыма. Гэты нехта наблізіўся да яе і спытаў:
– Што, адаспалася? – Дзе я, што са мной здарылася? – Не хвалюйся, усё будзе добра, – пачула ў адказ. – А чаму я тут? – Ад шампанскага табе зрабілася дрэнна, і каб ты не трапіла ў міліцыю, мы цябе забралі з сабой . – А дзе мая сяброўка? – А вунь дрыхне. У Маскве мы зробім справу і хуценька назад. Можаш гадзінку яшчэ паваляцца.
Заплюшчыўшы вочы, яна напружылася, каб успомніць, што з ёй здарылася. Так... Яна ехала аўтобусам на заняткі, калі нехта крануў яе. Гэта была знаёмая па школе, Вольга. Яна ўгаварыла паехаць з ёй на вакзал, выпіць там фанты, як калісьці, і пагутарыць пра жыццё-быццё.
– Калі адну пару і прапусціш, нічога не зробіцца, – сказала Вольга. – А дзе ты вучышся, Каця ? – У вучылішчы будаўнікоў, а ты? – Я спрабавала паступіць у тэхнікум сувязі ў Віцебску, ды па конкурсу не прайшла.
Яны зайшлі ў кавярню "Адпачынак", узялі фанты. Сюды завіталі і два хлопцы, прывіталіся з імі. Каця думала, што гэта знаёмыя Вольгі, а Вольга – што знаёмыя Каці, таму і не пакрыўдзіліся, калі ім прапанавалі выпіць шампанскага. Каця піць не хацела і Вольгу адгаворвала: – На заняткі трэба. – Каця, – казала сяброўка, адвёўшы яе крыху ў бок, – паспееш. Мы хуценька – ды і на заняткі. Ніхто цябе нюхаць не будзе.
Ад гэтых успамінаў Каця ажно застагнала. Вось дзе яна памылілася... – Што, можа, вады прынесці? – пачула Каця.
Яна выразна ўбачыла маладога чалавека, гадоў мусіць так дваццаці пяці: прыгожы, сімпатычны, з завушніцай у адным вуху. – Так, падай, – адказала яна.
Выпіўшы шклянку вады, падзякавала хлопцу і зноў задрамала. Калі прачнулася, адкрыла вочы, убачыла сяброўку, якая глядзелася ў люстэрка. Вочы яе ззялі, як зоркі на небасхіле ў вясновую ноч, нібы яна ехала на кірмаш ці на вяселле. Убачыўшы, што Каця глядзіць на яе, скамандавала:
– Падымайся, хопіць спаць, так усё шчасце праспіш.
Калі хлопцы на хвіліну выйшлі, Каця прашаптала: – Ой, Вольга, глядзі, каб гэты пачастунак шампанскім нам бокам не вылез.
– Не турбуйся, сяброўка, усё будзе добра, а мы якраз тут па тваёй міласці.
– Як па маёй? – Калі б табе дрэнна не зрабілася, мы б у Маскве не апынуліся.
Каця задумалася: "Чаму ж ёй дрэнна зрабілася? Не, тут нешта не тое. Можа, ёй падлілі што ў шклянку, калі яны на імгненне адышлі параіцца, прыняць гэтае частаванне ці не".
Але яна нічога не сказала. Зайшлі хлопцы, сказалі, што трэба збірацца. На пероне Вольга пажартавала: – Нешта ўжо снедаць захацелася. Вы тут нас голадам не заморыце?
Чарнявы дастаў з кішэні некалькі сторублёвых паперак.
– На снеданне хопіць, праўда, Віталік? – ён упершыню назваў яго па імені.
Той моўчкі заззяў белымі зубамі і пабег лавіць таксі. Вочы Вольгі, калі яна ўбачыла грошы, зрабіліся маслянымі, і ўсмешка прабегла па ейных вуснах. Яна была задаволена, як кошка, злавіўшая мышаня.
Масква ўразіла Кацю. Дзяўчына была больш напалохана, чым здзіўлена яе прыгажосцю. Велізарныя вуліцы, плошчы, усюды ззяе святло рэклам, шмат спяшаючыхся людзей. Можа, каб яна прыехала з бацькамі ці з экскурсіяй, тады і ўражанні былі б іншымі. Калі вылезлі з таксі, Вольга падхапіла пад руку Кацю і сказала:
– Глядзі-глядзі, будзеш хваліцца сваім аднакурсніцам, як у Маскве пабывала. – І звярнулася да чарнявага: – А вы не сказалі, як вас завуць?
– Мікалай, – адказаў той.
– Мікалай, а вы не зробіце нам экскурсію па Маскве? – зноў запыталася яна.
– Я вам такую экскурсію закачу, што вы, дзяўчаткі мае даражэнькія, усё жыццё памятаць будзеце. – Праўда? – запляскала ў далоні Вольга.
У кватэры шматпавярховага дома, куды іх прывезлі, Каця адразу зразумела, што тут нешта нядобрае робіцца. Ці то непрыемны пах, ці то нейкая няўхожанасць выклікалі падазронасць. Яна падалася назад да дзвярэй, спасылаючыся на тое, што ёй дрэнна і захацелася дыхнуць свежага паветра.
– Паветра? – зарагатаў Мікалай, ураз ператварыўшыся з мілага, абаяльнага, з прыветлівай усмешкай хлопца, у злога, з перакошаным тварам, дзіка. – Будзе табе свежага паветра поўны рот, – і ён зарагатаў.
З глыбіні пакоя наблізіўся мужчына гадоў на выгляд пад сорак:
– Цыц! – Мікалай адразу змоўк. – Будзеце паслухмянымі, ніхто вас крыўдзіць не будзе. Ежы ў нас хапае, адзення – таксама. А працаваць, прабачце, вы ўжо, мусіць, самі здагадаліся, будзеце прастытуткамі.
Каця павалілася б, каб яе не падтрымала Вольга. Ногі не хацелі слухацца, трэсліся і зрабіліся як ватныя. Яна плюхнулася на табурэт, які паспеў падставіць Віталь.
– Дзядзечка, родненькі, – загаласіла яна, – усё буду рабіць: мыць падлогу, посуд, гатаваць ежу – толькі не гэта.
– Колькі табе гадоў? – запытаўся той.
– Хутка будзе шаснаццаць. – А ежу калі навучылася гатаваць? – З пятага класа. Маці па святочных днях дапамагала ды ў бабулі, дзе я гасціла ў час канікул, вучылася. – А табе колькі гадоў? – ён паказаў пальцам на Вольгу. – Мне ўжо, можна сказаць, васемнаццаць.
Каця зірнула на яе здзіўлена. Яна ведала, што Вольга старэйшая за яе, але ж не настолькі . – Добра, – сказаў "галоўны" (так Каця вырашыла, што ён галоўны ў іх). – Старэйшую на справу, а малодшая па яе жаданні няхай кухаркай пабудзе.
Віталь адвёў іх на кухню, дзе была дзяўчына, якая паставіла ежу на стол, затым злосна паглядзела на Кацю, кінула на мыйку фартух і сказала:
– Пераймай змену, але ведай: і да цябе час дойдзе.
Каця засталася з Вольгай. Дзяўчына з Віталікам выйшлі. – Прасіся са мной на справу. Павязуць да кліентаў, зможам збегчы, – прамовіла Вольга.
– Не, ні за што. Цяпер мне зразумела, чаму ты гадоў прыбавіла.
Калі яны выйшлі з кухні, Мікалай падышоў да Вольгі, сціснуў яе твар адной далоняй, ад чаго яна пачырванела і стаяла разгубленая, апусціўшы галаву:
– Добры тавар, грошы ракой пацякуць.
Каця заплакала.
– Годзе, – сказаў "галоўны". – Трэба паспяшацца.
Вольга абняла Кацю і таксама заплакала.
– Так вы і суседзяў знізу затопіце, – заўважыў Мікалай і, узяўшы Вольгу за плячо, павёў яе з кватэры. Выходзячы, "галоўны" павярнуўся да Віталя:
– Сцеражы яе і глядзі, каб без глупстваў.
Каця старанна выконвала свае абавязкі. Віталій шмат чытаў, з ёй амаль не размаўляў. "Маўчун" – такое яна дала яму імя. Аднойчы, калі было шмат людзей у іх кватэры, бо прывезлі новенькіх, яна паспрабавала збегчы ў гэтай сумяціцы. Але замок на дзвярах быў з сакрэтам, і яна не змагла яго адкрыць. Яе бязлітасна збілі за гэта. Да пастаяннага болю сэрца ад палону, у якім яна апынулася, далучыўся яшчэ боль фізічны. Яе зачынілі ў маленькай каморцы. Ніколі б не здагадацца, што шафа з кнігамі паварочваецца, а за ёй знаходзіцца маленькі пакойчык з ложкам. Каморка была без акенца, у ёй цьмяна гарэла лямпачка.
Там Каця адлежвалася ў вольны час, там і прасіла Бога дапамагчы ёй. Раней яе душа не ведала Бога, а зараз адна надзея была на Яго. Яна ўспамінала, як маліліся, гледзячы на ікону, бабуля з дзядулем, якія таксама жылі ў горадзе. Каця і плакала пры гэтым маленні, і кланялася, станавілася на калені, бо яна недзе чытала, ці на якой карціне бачыла, як нейкі чалавек стаяў на каленях на камяні і маліўся. Нейкім унутраным святлом высвецілася яго імя – Серафім Сароўскі. І сама здзівілася, калі, старанна робячы паклоны, яна стала называць яго імя.
Аднойчы яна спытала ў Віталя:
– Скажы, чаму мне так дрэнна стала ад шампанскага? Што вы падлілі?
– Клафелін, – адказаў ён, – ад яго ціск падае, і чалавек не кантралюе свае паводзіны. Калі перабольшыць, то можна і памерці. Сяброўка твая была гатова да прыгодаў, а ты – не. Вольга дапамагала завесці цябе ў вагон. Правадніца з разуменнем аднеслася да твайго становішча і падмігнула тваёй сяброўцы: "Што, перабрала? Нічога, да Масквы праспіцца".
Каця і сама здагадвалася, што без махлярства тут не абышлося. Яна зразумела, што ў цяперашнім становішчы яе жыццё вісіць на валаску. Асабліва яна напалохалася, калі яе збілі, а той "галоўны" сказаў:
– Калі яшчэ раз яна зробіць спробу збегчы, то ты ведаеш, што рабіць, Віта. (Так ён называў Віталя). – Грэх гэта, – адказаў Віталь. – У нас гэтых грахоў – хоць ставок прудзі. Не зробіш ты – з табой і з ёй гэта ведаеш хто зробіць.
Ён паглядзеў на Мікалая. Віталь збялеў і злосна зірнуў у ягоны бок.
– Ты глядзі, ягня зубы паказвае, – адказаў Мікалай, кіўнуўшы ў бок Віталя галавой і ў той жа час гледзячы ў вочы "галоўнаму".
Каця ведала, што літасці ад іх чакаць нельга. Яны задушаць яе, як сабакі душаць кацяня, калі ён апынецца на шляху іх зграі падчас гону ці, як у народзе кажуць, – "вяселля". І Каця малілася кожны дзень, зранку і ўвечары. Адна ў яе была надзея – на Бога. "Дапамажы і памілуй", – шаптала яна.
Аднойчы да Віталя прыйшоў нехта з каманды. Віталь сказаў Каці, выпусціўшы яе з камеры (такую назву яна дала той каморцы), прыбраць на кухні і згатаваць ім яешню. А самі пайшлі на лоджыю пакурыць. Каця кінула погляд на дзверы. Яна заўсёды ў зручны момант глядзела туды з надзеяй разгадаць сакрэт замка. Гэта ў яе атрымлівалася само сабой, бо там была свабода, там было сапраўднае жыццё. На гэты раз сэрца яе ледзь не выскачыла з грудзей: дзверы не былі зачыненыя на запор, не было ў дзвярной шчыліне металічных штыроў. Ці то госць не зачыніў, ці то Віталь пашкадаваў яе. Гэтыя думкі праскочылі ў ейнай галаве імгненна, а рукі ўжо хапалі нечыя боты, нечую куртку... Ціхенька прыкрыўшы дзверы, яна штомоцы кінулася ўніз па лесвіцы. На вуліцы нацягнула боты і кінулася да першага паставога міліцыянера. Той доўга не мог уцяміць, што ёй трэба. Яна то мычала, то без усялякай сувязі крычала:
– Яны! Яны! Ой, дапамажыце! – і паказвала ў той бок, адкуль прыбегла. Міліцыянер, зразумеўшы, што здарылася нешта сур'ёзнае, выклікаў па рацыі супрацоўнікаў па справах непаўнагадовых і на ўсялякі выпадак – хуткую дапамогу.
...Бацька, які за ёй прыехаў, ніяк не мог паверыць, што ён бачыць жывой сваю дачку-крывіначку. Спачатку хадзіў вакол яе, мацаў то за рукі, то за галаву, то за плечы. Быццам бы перад ім была не дачка, а нейкая марсіянка, а ў яго горле нараджаліся гукі: "Гэ... Гэ...". І толькі потым выдавіў: "Гэта ты, мая дачушка?" Ён заліўся слязьмі, як немаўлятка. Пра шчасце Каці можна і не казаць: больш шчаслівага чалавека ў той момант не было, мусіць, і на ўсёй зямлі.
...Восень абтрэсла амаль усё лісце з дрэваў, пачала сваю справу на глебе, робячы яе хрусткай. А хутка ў паветры залёталі і белыя мухі, асядаючы на галінках дрэў. Ужо сінічкі ляпіліся да хат, а то і дзёўбалі ў аконнае шкло, быццам бы жадаючы заглянуць у хату і зайздросцячы таму цяплу і ўтульнасці, дзе знайшла сабе прытулак Каця.
Яна кінула заняткі ў вучылішчы, баючыся, што тыя бандзюкі прыйдуць за ёй, бо там засталіся яе сшыткі, дзённік, вучнёўскі білет. Нехта з іх быў арыштаваны, але каб усе – дык і Вольга была б ужо дома, а яна яе так і не дачакалася. Што з ёй? Ці жывая яна? Пры ўспамінах аб усім тым Кацю кідала ў гарачыню. Ёю доўга займаліся ўрачы, а потым яна з'ехала да бацькоўскіх сваякоў у вёску. Бо страх яе так і не пакідаў. Дзед у моманты яе разгубленасці казаў:
- Не бойся, у маю хату бандзюкі не сунуцца, – і паказваў на паляўнічую стрэльбу, прыслухоўваўся да брэху дзвюх аўчарак на двары і дадаваў:
– Гэта не дробязь, ды і вяскоўцы ведаюць пра тваю справу, абяцалі дапамогу, казалі: "Калі што, Іван, ты толькі стрэльні, мы гэтых нелюдзей у багне ўсіх паложым". Так што вучы свае падручнікі, рыхтуйся ў тэхнікум, усё будзе добра.
На душы ў Каці рабілася лепей, яна супакойвалася, а перад сном заўсёды ішла да іконы, малілася, дзякавала Божачку за сваё выратаванне, прасіла за Вольгу і хутчэйшую з ёй сустрэчу. У Каці была надзея, што ўсё ў жыцці выправіцца, і яно яшчэ будзе светлым. Бог не пакіне яе. Пры такіх думках яна ішла на ложак адпачываць, чула, як бабуля праз некаторы час папраўляла на ёй коўдру, як прыходзіў кот, клаўся ў нагах спаць і сваім мурлыканнем рабіў яе сны прыемнымі і бесклапотнымі.
Явлатан
Рассказ
Мы с ним дружили с детства, но в последнее время, в силу ряда обстоятельств, встречались редко. А в ту ночь заговорились до утра.
И он мне поведал историю о странной любви. Вот она...
– Пронзительно во дворе закричала ворона. Странно, ведь стрелки перевалили за полночь. От неожиданности я вздрогнул. Многоэтажный дом спал. Я, удобно устроившись на диване, смотрел оперетту с участием Натальи Гайды.
Штора зашевелилась, как будто подул ветер. Балконная дверь и форточка были закрыты. На подходе была весна, однако ночные заморозки не позволяли оставлять ее открытой на ночь, как я это делаю в летнюю пору. Волнение, вызванное непонятным ощущением, сковало тело, холод прилил к щекам; я почувствовал, как кожа на лице становится гусиной, а на голове зашевелились волосы, хотя страха в душе вроде и не ощущал.
Шпингалет, на который была закрыта балконная дверь, заскользил в гнезде: я услышал это по характерному звуку, а щелчок открываемой двери подтвердил мои предположения, – я не мог сдвинуться с места. Так, по-видимому, и преступник неожиданным вероломством парализует свою жертву, лишая её воли к защите.
Штора вздулась, как парус, и из-за неё вышла удивительной красоты женщина с протяеутой ко мне ладонью. Страх исчез. Её обаяние, большие небесного цвета глаза излучали тепло и доброту. Я подошёл, протянул ей руку и представился:
– Артур.
– Явлатан, – ответила она.
Балконная дверь сама закрылась. Комната наполнилась удивительно приятным запахом масла шиповника. Я помнил этот запах – запах моей первой юношеской любви. Девушка, с которой я встречался, втирала его в кожу лица и тела. Работая на плантациях шиповника, она знала секреты получения и употребления этого масла.
Я вёл себя с Явлатан так, как будто это была обыкновенная, хотя и очаровательная, земная женщина. На журнальный столик поставил шампанское и конфеты. Она с улыбкой рассматривала картины на стене и, то ли она читала их названия, написанные на обратной стороне, то ли вспоминала, медленно по слогам произносила: "После бури" – Айвазовский, "Рожь" – Шишкин, а возле картины "Весна" А.Пластова задержалась, провела по обнажённой фигуре молодой женщины ладонью, задумалась, больше ничего рассматривать не стала и подошла вплотную ко мне. Я поцеловал её в полуоткрытый рот, не ощутив ответной реакции. Полная, безмятежная покорность взволновала меня так, как не волновал бы самый страстный ответный поцелуй.
– Вы ждали меня, вы просили неземную любовь, и вот я перед вами, – сказала она и сняла небольшую сиреневого цвета вязаную шапочку. Шёлк её волос соскользнул в мою левую руку, которую я не успел убрать.
Светлые волосы Явлатан ниспадали до плеч, не закрывая её розовых ушей, а на ярких, словно ягоды рябины, мочках покачивалась цепочка бриллиантов. Тело её облегал комбинезон одного цвета с шапочкой, но он заканчивался, не доходя до колен почти на четверть. На высоком каблуке сапожки имели сзади вырез-углубление, а спереди, в виде сердечка, они остриём касались колен. Между комбинезоном и сапожками виднелись голые с лёгким загаром ноги. Я признался девушке, как устал от жизни, как осточертела мне вся эта борьба с самим собой, нищета, внутриусобные войны в такой ранее уважаемой всем миром стране. Да, я умолял судьбу, чтобы когда-нибудь НЛО, как зовут его земляне, прилетел и забрал меня с собой. И что я несказанно рад этой встрече.
– Скажите, Явлатан, что будет с моей страной, неужто она распадётся?
– Раздробится, – ответила она, – но пройдёт время, наступит прозрение, и объединяющая сила возьмёт верх и это будет не возврат к прошлому, а восхождение по спирали, – и всё же "идеи социальной справедливости" останутся стержнем будущего. Произойдёт это не раньше, чем появятся "Посмертные записки странного гения".
Произнеся эти слова, она закрыла глаза, и комнату наполнили звуки танго. Откуда шёл звук, определить было невозможно: музыка как бы была во мне, я её скорее воспринимал не слухом, а телом. Мы медленно поплыли в танце, голова её приникла к моему плечу. Я снова поцеловал её: и в этот раз почувствовал чуть заметное шевеление её губ. Белые, как жемчуг, зубы, окаймлённые яркими, некрашенными, упругими, идеальной формы губами, манили к себе.
Она взяла мою руку, положила себе на грудь, но я не почувствовал ударов её сердца, – это я понял потом. А сейчас всё было как в сказочном сне. Чьи-то нежные движения медленно начали раздевать меня, её руки покоились у меня на шее, я не только не испугался, но даже не удивился этому, – всё воспринималось мной как должное.
Комбинезон её медленно стал расходиться на спине и спереди одновременно, как будто кто-то разрезал его на две половины. То, что предстало передо мной, окончательно помутило мой рассудок. Музыка зазвучала чуть громче. Что-то неземное осторожно приподняло меня от пола, и невидимая нить соединила нас. Мы плавали в воздухе, как на волнах, то приближаясь и лаская друг друга, то вновь удаляясь, и каждый раз я касался её с разных сторон...
Наконец мы застыли друг против друга – и я окунулся в мир неведомый, полусознательный. Возвращало меня к реальности иногда появляющееся у неё частое и глубокое дыхание, неизменно заканчивающееся радостными со всхлипыванием слезами. Человеческий язык беден описать всё случившееся...
Любовь длилась всю ночь...
...На горизонте появился чуть заметный рассвет. Подойдя к окну, она, не оборачиваясь, взяла мою руку и вновь положила себе на грудь, и тут я отчётливо почувствовал удары трепещущегося сердца. Я заметил какую-то одухотворённость и радость на её лице, удивление.
– Ты знаешь, – сказала Явлатан (до этого она говорила мне "Вы"), – я переступила черту запретного. Мы можем всё, мы вечны. Мы можем принять облик идентично любому живому организму, чтобы постичь его тайны. Но, изучая вашу планету, я открыла то, что не могли сделать величайшие наши учёные, – я открыла Любовь. Для чего у вас служит сердце, мы выяснили быстро, но что там ещё хранится, рождаясь, и ту же любовь, – определить почти невозможно. Мы брали сердца людей: совершенно холодных, любящих, страдающих от любви и даже погибающих от этого чувства, – но узнать, что это такое, не могли даже на тончайших приборах. Она не материальна, и в то же время она – двигатель вашей цивилизации. Моё открытие принадлежит Вселенной. Я с бьющимся от любви сердцем ничем не отличаюсь от землян.
– Так ты останешься со мной? – обрадовался я.
– Нет... За своё своеволие я должна покинуть навсегда ваш мир. Я нарушила приказ центра. Любое открытие должно обсуждаться там и получить разрешение на опробацию практическую. А я, не обосновав научно, применила знания на практике. Я знала, какой будет приговор, но, увы, не смогла от этого отказаться. Даже если меня лишат вечности, – это ничто по сравнению с земной любовью.
Я умолял её, если возможно, остаться или забрать меня с собой. Она взяла мою голову, нежно и неистово поцеловала в губы и сказала:
– Я сделаю это, но не раньше, чем мне позволят... Если позволят! Но там нет любви... Явлатан грустно опустила голову.
Я поклялся её любить памятью той волшебной ночи.
...Светало, и тут я заметил, что она похожа на девушку моей первой любви, погибшей в автокатастрофе.
– Натали, – позвал я её, но она не отреагировала на этот зов. Взгляд её был устремлён на всё увеличивающийся рассвет. Вдруг резко обернувшись, она подала мне медальон и сказала:
– Помни! Ты можешь отказаться от своего слова, тогда...
– Нет! – прервал я. – Никогда! Только к тебе стремиться будет душа моя.
Она стояла в своём плотно облегающем фигуру комбинезоне и, как только показалась полоска малинового Солнца, решительно шагнула за штору...
- Вот и всё, что от неё осталось... –
Артур закончил свой рассказ и протянул мне медальон.
Я знал, что он большой фантазёр, и слушал его с улыбкой. Взяв медальон, я спросил:
– Что здесь?
– Открой, увидишь!..Там она такая, какой была со мной в ту ночь.
Под крышкой я увидел отверстие.
– Приставь к глазу и смотри, как в замочную скважину.
Глянув, я отпрянул, не поверив своим глазам. Передо мной в натуральную величину, словно за дверью, стояла нагая, удивительной красоты женщина. "Боже, – подумал я, – да она мне знакома". Посмотрев ещё раз более пристально, я уставился на своего друга. Выражение на моём лице было, видно, такое, что он испугался:
– В чём дело?
– Как в чём? – заорал я. – Эта прекрасная, великолепная женщина – моя жена!.. Негодяй! Откуда у тебя эта фотография?
Он с силой усадил меня на диван, схватил медальон и посмотрел в его отверстие.
– Послушай, я не хочу тебя обижать, но твоя жена совершенно на неё не похожа, если не сказать больше... – и мой друг, насупившись, видно, сильно огорчившись, замолчал. Но тут его что-то осенило:
– Постой, постой!.. Давай позовём моего соседа, он поддаёт частенько и уж точно никаким романтизмам неподвластен.
Через минуту Артур зашёл с мужчиной среднего роста, седая борода которого хранила остатки утреннего завтрака и источала запах перебродившего дешёвого вина.
– Ну-ка, друг, – сказал Артур, – приложись...
При этом слове глаза соседа загорелись:
– Что, у тебя есть? – и он многозначительно провёл себе указательным пальцем по шее.
– Да не то! Глазом приложись, вот сюда, – нетерпеливо прервал его Артур. – И скажи, что ты там видишь?..
Сосед боданул глазом медальон, отодвинулся, потряс, как козёл, бородой и произнёс:
– Крест даю, моя старуха!..
Мы с Артуром переглянулись.
– Э-э-э! – завопил он. – Как моя старуха в эту коробку попала? Да ещё в таком виде?
Артур быстренько забрал медальон:
– Это тебе спьяну мерещится.
– Нет, – помотал сосед бородой, – наливай за старуху, а то скандал подниму!
– Хорошо, хорошо, – сказал Артур, – вечером непременно налью, заходи, – и выпроводил соседа.
Тот, уходя, запел: "Ты жива ещё, моя старушка?" – делая ударение на слове "жива".
Мы с Артуром понимающе посмотрели друг на друга: с медальоном было всё ясно.
Где-то через год мой друг внезапно, не болея, умер. Мне оставил письмо, в котором, прощаясь , завещал мне медальон. Письмо заканчивал небольшим стихотворением:
На склоне лет звезда зажглась –
И упоительно, и страстно...
Вселенной свет в последний раз
Пронзил стрелой своей опасной.
Инопланетный свет угас –
Зола и угли в сердце стынут:
Я в лунном свете вижу Вас,
Забытый Вами, я покинут.
О, как хочу я к Вам лететь –
Как к берегам озёрным волны,
Упасть у Ваших ног покорно,
Поцеловать и умереть!
Через несколько дней после похорон я сидел поздно вечером в зале и смотрел телевизор. Вдруг неожиданно резко закричала ворона, зашевелилась штора. "Нет, нет, – зашептал я, – не хочу. Не подходи!"
Медальон легко соскользнул с моей шеи, где я его носил, и исчез за колеблющейся шторой. Затем всё успокоилось, волнение прошло, а я стоял в мучительном раздумье: а, может, зря я так решительно отверг её?.. Может, надо было согласиться и не упустить свой шанс: ведь здесь, на Земле, ничего нового – да, пожалуй, и хорошего произойти уже не может.. Но было поздно сожалеть...
Единственное, что я мог, – это написать о случившемся, что и сделал...