Галай Виктор Антонович родился 1 июня 1938 года в г. п. Бешенковичи. В 1962 году он закончил художественно-графический факультет Витебского пединститута им С. М. Кирова. В 1967 году им закончена аспирантура по специальности «начертательная геометрия». Работает доцентом на кафедре начертательной геометрии и графики ПГУ.
Имеет печатные публицистические произведения. Является членом народного литературного объединения «Наддзвінне».
Святотатство
Давняя моя мечта, изготовить талисман своими руками, привела меня в лес для поиска древесины нужного качества. Хотелось найти дуб, или клён, или ясень.
При всём разнообразии деревьев выбрать такое оказалось непростой задачей: то оно корявое попадалось, то слишком толстое или тонкое. Ходил я по лесу, время шло, а подходящее дерево мне не встречалось. Почти разочаровавшись в успехе, я начал больше любоваться красотой леса, а не заниматься поиском того, за чем пришёл.
Было начало осени, и буйство красок меня завораживало. Казалось, в лесу наступил великий праздник красоты, где свои осенние наряды демонстрировали и кустарники, и могучие деревья. Видимо, все они, как сговорившись, решили перед долгой и холодной зимой показать себя в красе цветов радуги и всю свою неповторимую стать. Трепетные и неугомонные осины радовали взор: их величественные кроны игриво демонстрировали свою красоту и разнообразие. Статные молчаливые ели представляли своё величие и невозмутимость, а их дети-подростки в пышных сарафанах, казалось, водили безмятежный хоровод. Белоснежные берёзы-невесты были украшением всего леса, а грустная, молчаливая и неприхотливая ольха, которая чаще всего растёт на окраине леса и вдоль дорог, напоминала мне красоту её нежных и трогательных серёжек ранней весной… Может, они и есть отражение её скромной души?.. Яркие россыпи рябины и калины представлялись мне сказочными ожерельями леса. Могучие сосны с их бронзовыми стволами и золотистыми ветвями на фоне своих тёмно-зелёных крон, как богатыри среди лесных обитателей, были надёжной охраной для всех и подчёркивали ощущение спокойствия и торжественности прекрасного осеннего дня.
Среди этой удивительной и неповторимой красоты осознаёшь, что ты являешься частичкой матушки-природы, желанным гостем, и что находишься у неё в числе доверенных и избранных. Переполненный чувством уважения к красоте и уникальности природы я остановил свой взгляд на величествен-ной ели, которая превосходила всех сестёр и собратьев своей царственной статью. Её благородство исходило от тёмно-зелёных лапок-ветвей. С вершиной ели, которую празднично обрамляло множество ярко-золотистых шишек-бигуди, красовалась крона из необычайно больших листьев клёна. Удивительное зрелище: букет роскошных листьев переплетался со сказочной вершиной ели. Так как ствола клёна не было видно, то это производило на меня впечатление чуда. Казалось, что клён и ель произрастают из одного корня и их стволы, как двое влюбленных, прижались друг к другу. Лапки ели снизу доверху нежно обнимали стройное тело клёна. Его кудрявая шапка из листьев буйно расцвела рядом с вершиной ели. Удивительная нежность и забота ели о своём возлюбленном поражала моё воображение. Там, где «тела» их соприкасались, появились наросты-губы, которые, было похоже, застыли в вечном поцелуе. По своей природе эти два дерева были очень разными и их близость казалась невероятной, но их объединяла, видимо, любовь – любовь страстная, взаимная, скрытая от глаз окружающих. Крылья ели надёжно укрывали их объятия. Похоже, сама природа благословила их нежность и заботу друг о друге. Царственной вершине ели трепетный букет листьев клёна, казалось, вещал нежные слова преданности и благодарности, а шёпот золотистых бигуди-шишек отвечал ему взаимностью. Не сомневаюсь, что необыкновенная любовь этих двух счастливых существ была гордостью этого леса и она придавала её обитателям особую торжественность, от которой веяло миром и спокойствием.
Наваждение, в котором я находился, прервала мысль о деле, что привело меня сюда. К сожалению, нужного дерева не находилось, и у меня возникло искушение – использовать ствол влюблённого клёна как идеальный вариант для сувенира. Но это же святотатство!!! Какую чёрствую душу надо иметь, чтобы на это решиться?! Не один раз уходил я с этого места и к нему снова возвращался, но чей-то голос всякий раз искушающе нашёптывал: «Оставь в покое свою сентиментальную душу и надуманные образы. Сделай то, ради чего сюда пришёл. Это же всего лишь деревья, а одушевить, пусть и прекрасные творения природы, – всего лишь воображение, твоё желание…»
…С ножовкой в руке я направился к клёну. Широкие колючие крылья ели бережно укрывали своего возлюбленного от всяческих бед. С тяжёлым сердцем я начал пилить ствол клёна, который с ещё более доверчивой нежностью прижался к ели. Звук пилящей ножовки в моей душе отзывался болью. Живая беззащитная плоть клёна с трудом поддавалась. Каждое движение пилы уменьшало его жизненные силы. Предсмертные страдания клёна не могла не чувствовать ель. От бессилия помочь ему дрожал и её ствол. Иголки, как слёзы, сыпались на смертельные раны клёна, как будто они могли уменьшить его страдания. Последние мои движения ножовкой – и её звуки, скребущие мою душу, прекратились. Наступила давящая тишина. Только сейчас я с ужасом понял, что зря погубил клён: ель своими ветвями снизу доверху по-прежнему обнимала его, не освобождая из своих объятий…
Мне представилось, что со временем завянут и высохнут кудри – листья клёна, – и будут падать они, сверкающие медью слёзы, на ель, потемневшую от горя в скорби по безвременно утраченной любви… В сочувствии и в молчаливом трауре будут стоять окружающие деревья. Сколько грехов падёт на мою душу! И жить с ними придётся каждый день!..
Из горестного состояния меня снова вывел трезвый и беспристрастный голос, нашёптывая: «Оставь истязать себя, дело сделано, ничего исправить нельзя, а сейчас необходимо ствол клёна освободить от объятий возлюбленной». Придя в себя, я с трудом справился с этой задачей. Сначала клён падал медленно, нехотя, как будто невидимая сила удерживала его, чтобы замедлить время расставания, но затем, набирая скорость, он упал на валежники. Удар о землю гулким эхом отозвался по всему лесу. Посыпались листья-слёзы с деревьев в наступившей траурной тишине. Они медленно падали на бездыханное стройное тело прекрасного клёна, отдавая ему последнюю дань сострадания. Ель, казалось мне, окаменела от постигшего её горя. Увидев это, я почувствовал в себе гнетущее чувство скорби, душевную пустоту, щемящую боль. Не знаю, у кого просил я прощения за содеянное: то ли у Бога, то ли у матушки Природы, то ли у самой прекрасной Ели, – но легче мне не становилось…
До сегодняшнего дня не могу понять, как я, находясь в то время в возбуждённом состоянии, смог унести останки клёна на хранение в свою мастерскую и уложить их там на влажный цементный пол.
Время лечит, и многое стирается из памяти.
Спустя некоторое время, я решил приступить к осуществлению своего давнего замысла – изготовлению талисмана. К великому разочарованию, я обнаружил, что невыплаканные слёзы клёна по внезапно оборванной любви, превратили его древесину в негодность: она потеряла свою твёрдость, окрасившись в различные ненужные цвета.
… Прошёл десяток лет. Как преступника всегда тянет на место преступления, так и я не смог не навестить то злополучное место, где мною был совершён когда-то непоправимый грех.
От бывшего величия царственной ели ничего не осталось: зелёные лапки-ветви безжизненно повисли, касаясь земли, образовав плотный шатёр, а её шишки-бигуди, ранее сверкавшие золотом, померкли.
Неумолимое желание посмотреть на место содеянного мною святотатства заставило меня раздвинуть шатёр из лапок и заглянуть во внутрь. То, что я увидел, поразило меня: от среза клёна вырос побег, занявший место ушедшего своего родителя, и которое с любовью сохраняла для него ель. Как мать, склонившись над колыбелью младенца, так и ель бережно обнимала теперь своими ветвями юное наследие ушедшего клёна. Любовь восторжествовала! Она не умерла вопреки недостойному человеческому поступку. Шатёр из нижних лапок ели бережно и надёжно оберегал эту колыбель от глаз бездушных людей. Двоякое чувство величайшего облегчения и одновременно стыда за содеянный ранее поступок переполняло мою душу. Очевидно, это испытывает человек, стоящий в церкви перед иконостасом с покаянием за грехи свои, обращаясь к Всевышнему с искренним раскаянием и просьбой о его прощении…